Воюющий миллионер из списка Forbes Кожемяко: Я не считаю себя героем. Разве $100 млн состояния освобождают от обязанности защищать страну?

25.03.2023, 08:55 gordonua.com

– Всеволод, добрый вечер.

– Добрый вечер.

– Вы знаете, мне очень интересно с вами пообщаться, потому что вы интересный человек. И то, что вы сделали, что вы делаете, вдохновляет многих. Сегодня ваш пример Украине очень нужен. Знаете, с чего бы я хотел начать? Вы состоятельный человек. Вы в 2021 году были в списке украинского Forbes. На каком месте, кстати?

– Ой, я не помню, честно. Там в разных журналах оно по-разному. Я, честно говоря, не отслеживаю, какое место я там занимаю. Ибо все это условные вещи, я считаю. Там есть люди, которые там не должны быть. И есть много людей, которые там должны быть, а их нет. Потому это все достаточно условно.

– Ну, в интернете пишут, что у вас в 2021 году было 88-е место в списке самых богатых украинцев по версии Forbes. И у вас $100 млн было в 2021 году.

– Главное – чтобы не сказали пропагандисты российские, 88 – не случайно я выбрал эту цифру.

– (Смеется).

– Понимаете?

– Ну вот вы – богатый человек. Каким бизнесом вы занимаетесь сейчас и занимались раньше?

– Я сейчас не занимаюсь никаким бизнесом, а в принципе... Да, у меня есть определенное состояние, я этого не скрываю. Я владею компанией, занимающейся агробизнесом. Это аграрный холдинг, называемый "Агротрейд". И в принципе, это вертикально интегрированная компания, занимающаяся выращиванием, экспортом, имеющая сеть элеваторов и такие бизнесы, более мелкие, стоящие рядом с этим.

– Вы знаете, так случилось в Украине, что большое количество богатых людей так или иначе интегрированы в российский бизнес. Большое количество мультимиллионеров – да и больше – они не просто были интегрированы в российский бизнес, а плодотворно сотрудничали с российскими спецслужбами. Я думаю, что я не открыл Америку для вас. Правда?

– Нет, вообще.

– Да. Национально направленных, патриотических супербизнесменов у нас было немного на период начала...

– Но они были.

– Да, но они были на период начала войны. Вы в 2014 году уже показали свою украинскую позицию. Тогда, когда Харьков был под угрозой... Я напомню и расскажу нашим зрителям, что вы родились в Полтаве, а учились в Харькове, в известном университете имени Каразина. И бизнесом уже занимались в Харькове тоже. Да?

– Да, да.

– Харьков – особенное место, я скажу. И украинский язык в Харькове услышать в 2014 году – это нужно было долго походить по Харькову, чтобы услышать. Почему вы решили защищать Харьков в 2014 году, когда казалось, что все посыпалось, когда уже Крым "их", когда уже они на Донбассе, и началась эта "русская весна"? И Харьков был под бешеной угрозой.

– Да, Харьков, кстати, тогда был... 50 на 50 тогда было. Люди, не причастные к тому, которые просто наблюдали это, или из других городов, или даже харьковчане, – они не понимают до конца, каков был риск.

Я начну ответ с того, что проукраинскую свою позицию продемонстрировал еще в 2004 году на первом Майдане. И слава богу, мой бизнес с Россией никак не связан был. Экспорт аграрной продукции – это такой бизнес, который в принципе направлен на Запад. Он глобальный. И потому мне посчастливилось много провести времени за границей, смотреть, как работают иностранные компании. Я там чему-то научился, что-то скопировал, что-то пытался понять и так далее. Поэтому я после 2002 года – после акции "Украина без Кучмы", если вы помните, – был постоянно повернут в сторону Запада и понимал: зачем придумывать новый велосипед, если все уже придумано? Мы видим, как живут там люди – они живут лучше. Надо брать эти модели и каким-то образом, насколько это возможно, применять в Украине. Так я действовал и в бизнесе, и да, я считаю, надо действовать и в строительстве государства. Просто когда мне говорят, что это в Украине не работает и не будет работать, для меня это бред. Потому что все может работать в Украине. Чем мы хуже любой страны? Та же Польша, например.

А в 2014 году – да, я активно включился в эту работу. И даже на Майдане 14-го года я был меньше. Но когда возникла угроза... Особенно когда поднялся триколор над администрацией нашей в Харькове – я просто не знаю... Когда взяли Крым, у меня был ступор и я не мог работать. Вот приходил на работу – и я просто не знал, что делать. Как-то мысли постоянно были об этих вещах, которые происходили в стране. Я не знаю, может, это просто такое мое восприятие, таким родился, может быть, родители меня таким воспитали. Я не знаю, почему так происходит, но я это просто воспринимаю близко – и все. И считаю, что если я могу быть в эпицентре событий, мне надо там быть. А наблюдать за этим с расстояния, даже помогая, я не могу: не усижу я. Это особенности просто характера.

– Ну вы понимали тогда, в 2014-м, что Харьков едва держится и легко может стать российским?

– Да. Как-то было у нас какое-то заседание очередное. Мы определенной группой с бизнесменами, вместе с полицейскими, стражами порядка, добровольцами собирались в одном месте и постоянно что-то планировали на каждый день: что делать и так далее.

И я как-то вышел... А это было недалеко от стоящего памятника Ленину. И там все эти шабаши проходили пророссийские. И так люди мимо идут с того собрания, я выхожу, а тут стоят наши автомобили, и я так думаю: "Да, сто процентов нас всех срисовали. Это если проигрываем – все: можно собирать манатки и убегать. Потому что никто этого не простит".

Да, конечно, понимал. Я был на очень тесном контакте с правоохранителями, Службой безопасности и полицией, с Национальной гвардией. Конечно, я понимал, что происходит и в каком мы мире вообще находимся. Это очень были бурные времена – и очень опасные для Украины, Харькова. А если Харьков тогда бы выбили, тогда и для Украины оно могло быть эффектом домино.

– Перед началом полномасштабного вторжения 24 февраля 2022 года вы понимали, что оно непременно произойдет? У вас были какие-то данные или предупреждения, что россияне совершат такое нападение?

– Ну, у меня было предчувствие. Данные, предупреждения у меня возникли там за пару дней. Ощущение... Кстати, если логично подумать, то 2014-й уже показал, что это неизбежно. Когда были сделаны эти шаги россиянами в 2014 году, это само собой говорило о том, что есть определенные планы. Я думаю, что тогда оно и родилось. Просто недостаточно усилий они приложили тогда. Потому что украинское общество всегда восставало против и не давало состояться определенным вещам. И, конечно, чувство было, что это будет, и опасения. Но даже когда мне сообщили определенную информацию, что уже все, то я, честно говоря, все равно... Знаете, вы ложитесь спать и надеетесь, что это не завтра будет: это, может, когда-то еще, но не завтра. "Может, еще что-нибудь произойдет". Ну какая-то надежда, очень слабая, была. Но я ясно понимал, что я буду делать. И был готов к этому.

– Как для вас началась война, вы помните?

– Да. Мне позвонил товарищ. Я специально не выключил звонок. Я всегда выключаю звонок на ночь. И он мне позвонил и сказал, что началось. И все.

– Где вы были в то время? В Харькове?

– Нет, я был в австрийских Альпах, мы с семьей катались на лыжах. У детей были каникулы. Там был.

– Что вы сделали дальше?

– И что? Сел в поезд и уехал. Добрался до Вены, а затем пересел в машину. Доехал до Польши, перешел пешком границу, потому что машины не было у меня. Вот так: довезли меня до границы. Перешел границу. Там была ужасная очередь, я помню. Это уже второй день. Ну, самолетов уже не было, вы понимаете.

– Да, конечно.

– И, короче, вошел. На вход очереди не было, а на выход – где-то километров 30. И невозможно было подъехать туда, чтобы меня забрать. Мне пришлось несколько часов добираться сквозь ту очередь. Затем сел, переночевал во Львове – и на следующий день двинулись. Дождался еще пару подтянувшихся друзей. Сергей Стаховский подтянулся. Мы дружим давно. И еще там пара ребят. Мы сели в автомобиль – и погнали.

– Вы помните свои эмоции, когда вы ехали еще по Австрии, потом по Польше, а уже по территории Украины – и видели все своими глазами? Какие у вас были эмоции?

– Я эти эмоции никогда не забуду. Я был на связи... У меня с 14-го года очень много знакомых, друзей в экспертной, военной среде: ветераны, инструкторы, действующие военные и так далее. Там ребята, работавшие в моей личной охране. Они все были участниками боевых действий. И когда я двигался назад, все явились в свои части. И когда я ехал по Польше, ребята впервые вступили в бой под Харьковом. Там было первое сражение: на повороте на Циркуны. Я имею в виду... 92-я бригада раньше вступила в бой, но уже на окружной первый был бой, когда там развалили танк, они там выскочили на БТРах...

И вот они мне все пишут – и такое бессилие, знаете... Я еду. Я много плакал, когда ехал. Ну, знаете, не то чтобы плакал, а прямо душили слезы, там... Пишу им... И когда пересекал границу, когда увидел эти очереди с этими детьми, женщинами... Я помню, какие-то журналисты со мной датские пересекали. Тоже они говорят: "Мы были во всех конфликтах. Мы были в Сирии, мы были в Ираке... Это же Европа. Как так?" Они были просто в шоке, когда все это увидели. Это была такая картина... Мало кто, кстати, видел, что происходит. Вот из оставшихся в Украине мало кто видел, что было на границе. А мне повезло, потому что я двигался в обратном направлении. И мне удалось увидеть, что происходило. Я просто не сориентировался, чтобы я там что-то снимал или фотографировал, но это был такой ужас просто... Там женщины, дети, очереди, холод, стоят... Ну, в общем, очень... А так – я успокоился, только когда в Харьков приехал.

– Я не забуду кадры: бои в окрестностях Харькова в первые дни войны. На это вообще нельзя спокойно смотреть. Харьков и бои в окрестностях... Мы не были готовы совсем?

– Я не знаю. Ну, к такому давлению – по-видимому, не были. У меня опасения были главными, чтобы Харьков не пал до того, как я туда приеду. Вот вообще меня настолько беспокоило... Состояние эмоциональное я не могу передать. При том, что мне параллельно какие мои сотрудники на оккупированных территориях бросали какие-то координаты, мы куда-то уже что-то передавали. Кто-то там стрелял: арта стреляла. То есть кто-то делал, но все равно, знаете, как-то пусто вну